Мы с ребятами понимаем ради чего туда пошли, мы все знаем, откуда мы получаем свою поддержку, мы знаем, кто в нас верит и кто согласен нас ждать - это дети. Поэтому, когда становится очень плохо и ты не знаешь, что тебе делать, приходишь к любому детскому садику или к школе, видишь детей и понимаешь, что ты все делал не зря и ты согласен дальше идти бороться.
Все говорят, мы должны победить, мы выиграем в этой войне, а мы на сегодняшний день не знаем, что такое победа: отбить Донецк, Луганск, или оставить те рубежи, что есть? Мы будем отбивать Крым или нет? Какие наши дальнейшие действия и в чем смысл этой победы - остановить или искоренить? Если нам скажут, что мы сдадим Луганск и Донецк, как я буду смотреть своим друзьям в глаза, с которыми я находился там на передовой, которые родом с Востока? Я с ними простоял практически полгода и мы воевали чтоб вернуть их дом, а получается то, что мы провоевали, многие погибли, а теперь мы все отдадим. А зачем мы тогда вообще стояли? Я за справедливость, а там многие люди не голосовали, многие не хотят этого и не хотели. Моя победа – это отстоять территорию, которая была нашей.
Я киевлянин. В последнее время был соучредителем строительной компании и перед тем как идти на фронт поменял эту работу и пошел работать в компанию, которая занималась пищевой упаковкой: для меня это было интересно. В июне я стал на учет как резервист, а в августе меня мобилизовали. По должности я - снайпер в 1-ой роте 1-го батальона 93-ей бригады.
Когда мы ехали на своих БМП в Пески из Черкасского, где у нас постоянное место дислокации, буквально через 20 км наша машина сломалась. Колонна ушла, а наше отделение в количестве 8 человек и 4 из ремонтной бригады остались и двое суток прожили в чистом поле без теплой одежды.
У каждого было по одному сухпайку. Обогревались у костра, потому что это был конец октября, ночью - заморозки. Когда проснулись, спина была в инее, а лицо горело от костра. Нашлись добрые люди, с которыми мы связались по мобильному телефону, через два дня они за нами приехали и забрали. Когда приехали в Пески, наш командир роты был в полной уверенности, что мы находимся на своей позиции, он даже не знал о том, что мы потерялись.
Прибыв на пост, мы не знали, с какой стороны противник, а с какой наши, где что находится, потому что приехали ночью и сразу попали под минометный обстрел. У нас не было даже раций. На протяжении двух недель нас постоянно, как это говорится, красиво крыли, - это было "поздравление" с ротацией.
На наш 18-ый пост, как оказалось позже, отправляли людей, которые больше всего спорили с офицерским составом, высказывали свое мнение об офицерской работе, часто негативное. По правде говоря, офицерский состав мы не видели на своей позиции на протяжении месяца. Некоторые вообще не посещали позиций, а сидели у себя в блиндаже. И на вопрос штаба о ситуации они отвечали: "у нас все спокойно, все хорошо", - несмотря на то, что у нас были жесткие минометные обстрелы. Только двое офицеров в нашей роте, командиры взводов, молодые парни 23-24 лет, Великан и Грешник, были ответственными, думали о том, как обеспечить своих людей всем необходимым. И если бы не они, то мы бы, наверное, даже воды не видели, потому что нам за три с половиной месяца только один раз привезли воду и один раз - дрова, все остальное мы доставляли себе самостоятельно. Сами ездили в штаб за необходимым. Наша рота снабжения просто не работала, а когда им задали вопрос, почему они к нам не заезжают, они ответили: "У вас же там стреляют". И получается, что людей на передовой кормить не надо. Слава Богу, что есть волонтеры, которые не боятся ездить туда, где стреляют.
Однажды, во время очередной поездки в штаб, мы с моим товарищем Николаем попали под обстрел. Чтоб добраться в штаб, надо было проехать 15 км, вдоль линии фронта. Мы ехали на обычном автомобиле, который расстреляли. Коля получил ранение, которое было несовместимо с жизнью. Он погиб у меня на руках, и для меня это было очень тяжело. Ты пытаешься не осознавать того, что произошло, пытаешься отказаться от этого и сказать себе, что так не может быть, но к сожалению, это происходит. Привыкнуть можно ко всему, боям, обстрелам, минам, танкам, но только не к гибели друзей.
Наш 18-ый пост - это крайний правый фланг, он очень близко к врагу: с трех сторон возможно нападение. У меня на пятый день после приезда появилась небольшая паника, и в разговоре со своим товарищем я даже сказал однажды, что Бога здесь нет, настолько сильно нас бомбили.
Но спустя месяца два я проанализировал ситуацию, в которую мы попали: нас бомбили постоянно, прямо возле дома взрывались 3-4 ракеты "Града", но некоторые из нас остаются живы. Когда в 5 метрах от тебя падает мина и не цепляет, осколки пролетают мимо, тогда начинаешь задумываться, что все же тебя кто-то бережет. Там, где мы жили, за 5 с половиной месяцев не было ни одного прямого попадания в дом, хотя это один из самых больших домов во всех Песках. Снег белым мы видели недолго, когда он только-только выпадал. Потом, спустя несколько часов, он становился черным от взрывов.
Самым серьезным боем для меня была попытка танкового прорыва по нашему флангу. Мы пришли на неподготовленные позиции, на них вообще невозможно было воевать и выживать. Мы сами, вручную, сделали 3 ряда окопов, 2 блиндажа и стали больше защищены. Бывали моменты, когда в окоп приходилось нырять, в прямом смысле слова, потому что "Град" взрывался в 5 метрах от тебя - ты прыгал туда, переворачивался и смотрел на "звездное небо", возникшее от разрыва. На позиции не было живого места - все было засыпано снарядами.
Однажды выехали два танка. Они начали вести огонь по нашим позициям, в частности по ребятам из "Правого сектора", которые находились на позиции "небо". Дистанция 700 метров, и я даже не представлял, как они там находятся, потому что когда возле нас все взрывалось, мы хотя бы были на земле, а они - в железной конструкции, маленькой комнате над землей. Я выстрелил три раза и СПГ по вражескому танку, но из-за того, что они не выехали прямо в чистое поле, а стали за деревьями, прямого попадания по ним не получилось, потому что мешали ветки. Мы приняли решение через центральный штаб вызвать поддержку артиллерии, и мне пришлось корректировать, вылезая из окопа, смотреть, где идет разрыв, есть ли попадания в танк или нет. Погрешность у "града" - 500 метров и это нормально. Мы находились в 600 метрах от противника, и когда наша арта начала помогать, было 100 метров вероятности, что попадут по нам. Но ребята ювелирно отработали, и практически все разрывы были непосредственно возле танка. Они попали в один из танков, второй отошел.
Без артиллерии нас бы расстреляли в упор. Я считаю, что нам нужен немного другой вид вооружения, и он есть, но иногда наши генералы говорят странные вещи, вместо того, чтоб дать вооружение: "а почему вы не выходите с РПГ, не делаете засады на танк?" Я же не знаю, приедет ли он сегодня или через месяц, поэтому не может человек сидеть месяц в земле и ждать. Существует ведь и другое вооружение, есть "Корсары", например, - это противотанковые установки. Но у нас их нет, мы бегаем с этими РПГ, можно сказать, воюем голыми руками против танка. Когда он работает прямой наводкой, ты в него стреляешь и он видит точку, откуда идет выстрел, то твой второй выстрел - это уже самоубийство, а третий - это абсолютное самоубийство. Я не знаю, как мы остались в живых, повезло, что он просто не попал в наш блиндаж.
Сначала мы думали, что самое страшное - это разорвавшая рядом с тобой мина, потом, что "Град", потом сидели в комнате и спокойно кушали, когда нас обстреливали, с мыслями: "Что сделаешь? Есть попадание - значит, так и будет, нет - значит, повезло", - и кушали дальше.
На второй месяц мы уже знали по секундам, из какой точки по нам стреляют, считали и знали по свисту - несет ли тебе мина опасность или нет. У меня после очередного боя появлялось желание, чтоб во всем мире сломалось оружие, и тогда люди начнут разговаривать, и вопросы будут решаться диалогом, а не войной.
Из Песок мы вышли 1 апреля на ротацию, зашел наш другой батальон. Наконец-то следующий офицер, который заехал, понял, что на этом посту должно быть намного больше людей, нежели было. Раньше там стояло наше отделение - 8 человек, потом стало 7 и еще было 4 ОУНовца, с которыми мы сдружились и несли службу. Максимум нас было до 15 человек, минимум - 9-10 человек, а должно было бы стоять, как минимум 2 отделения, до 30 человек, с двумя боевыми машинами, целыми, которые могут ездить и могут стрелять. Это для того, чтоб люди могли и отдыхать, и заниматься своими делами, потому что у нас реально на все: помыться, постираться, поспать за сутки было времени часов 5. Так мы жили в течение трех с половиной месяцев, постоянно находясь в полной боевой готовности.
За все время пребывания там, самыми радостными были новости о том, что остались живы друзья. Когда Женя Ковтун с Денисом (Клещом) ушли в аэропорт, связь с ними была очень плохая. Но мы пытались созваниваться с ними каждый день, и естественно, не всегда получалось. Когда я видел, что приходила эсэмэска "абонент появился в сети", то это радовало невероятно, значит, все с ними нормально. Два самых лучших воспоминания - это когда из аэропорта вышел Денис. Около 3 часов ночи он позвонил и сказал, что их вывели, а спустя несколько дней позвонил Женя и сказал: "Ну что, думали, я погиб? Нет, я вышел оттуда". А самое печальное - это, конечно, погибшие друзья: Сережа, Леша, Костик, Коля, Вася - ребята, возрастом от 23 до 30 лет, у многих из них остались дети. 29 декабря на наш пост вышла диверсионная группа, и трое ребят погибло, поэтому Новый год мы уже не праздновали, для нас это был 3 день поминок по товарищам. Но самое обидное то, что никто не пытается сохранить память об этих людях, почтить их. Жена одного из наших погибших тогда друзей, получила на него документы только в конце марта. И этот бред существует только потому, что у штаба нет желания выполнять свои служебные обязанности.
Обидно, что никто не получил никаких наград и орденов. Я лично писал командиру роты рапорта на награды для своих ребят, друзей, которые находились со мной после выполнения определенных задач, но они дальше батальона просто не продвинулись.
Мы даже в штаб приезжали и говорили, что те, кто остался жив, отказываются от своих наград, но чтобы 100% их получили люди, которые погибли. К сожалению, мы этого не добились.
Да, мы будем дальше нести службу и выполнять свой долг, но доверия к офицерам у нас намного меньше, чем было вначале. Мы понимаем, что пока сами себе не поможем, не починим технику, не позаботимся о еде и БК, нигде помощи не получим. У многих офицеров отсутствует такое понятие, как офицерская честь, слово офицера - это настолько пустые фразы, что они ими разбрасываются направо и налево.
Для нас было смешно, когда появилось такое обещание, как 1000 грн в день. Сначала нам говорили, что она оплачивается по выполнении боевой задачи. Батальон в принципе приезжает для выполнения боевых задач, но как оказалось, боевых задач у нас по документам - нет, несмотря на то, что пробыли мы там очень долго. А деньги выдаются за каждое боестолкновение, то есть, должен вестись журнал обстрелов. Бои, когда нас обстреливают и мы отвечаем, должны считаться. У нас такого не было, ясное дело, никто бои не считал, нам сказали: "Ребята, забудьте, здесь вы этого не получите". Мы не за деньгами пришли, но пустые обещания - это норма на фронте.
Все говорят, мы должны победить, мы выиграем в этой войне, а мы на сегодняшний день не знаем, что такое победа: отбить Донецк, Луганск, или оставить те рубежи, что есть? Мы будем отбивать Крым или нет? Какие наши дальнейшие действия и в чем смысл этой победы - остановить или искоренить? Если нам скажут, что мы сдадим Луганск и Донецк, как я буду смотреть своим друзьям в глаза, с которыми я находился там на передовой, которые родом с востока? Я с ними простоял практически полгода, и мы воевали, чтоб вернуть их дом, а получается то, что мы провоевали, многие погибли, а теперь мы все отдадим. А зачем мы тогда вообще стояли? Я за справедливость, а там многие люди не голосовали, многие не хотят этого и не хотели. Моя победа - это отстоять территорию, которая была нашей.
Увидев отношение к себе на фронте, я прихожу к выводу, что сначала мы жили, как быдло, потом произошла революция, на которой мы вроде как показали, что мы не быдло, но потом попали на войну и здесь опять получается, что мы быдло, мы - пыль на чьих-то руках.
Мне до дембеля осталось 3,5 месяца, контракт я подписывать не буду, потому что это не те люди, с которыми можно подписывать контракт. Я считаю, что самая большая проблема у нас - это нерациональное использование человеческого ресурса: в бой идем без разведки, разведка занимается охраной, снайперы становятся обычными стрелками, танкисты становятся саперами. То есть, люди иногда даже не открывают военный билет человека, который когда-то отслужил, чтоб посмотреть его военную специальность, они ему придумывают сразу новую. Я думаю, что пока это не поменяется, победы у нас не будет.
Сейчас мы боремся для того, чтоб дать детям шанс иметь право выбора в своей жизни. Мы, люди, которые старше, уже сделали свой выбор - породили эту коррупцию и теперь пытаемся это исправить. А на востоке на детей смотреть больно. Зимой был случай, когда мои товарищи, возвращаясь из штаба, увидели, как женщина с двумя детьми пыталась выковырять изо льда рыбу, которая всплыла в лунках после обстрелов. Ребята узнали, где живут эти люди, после чего мы собрали, наверное, мешка 4 еды и отвезли им. Передали свой номер телефона и сказали, чтоб они не стеснялись и обязательно звонили, если им что-то понадобится.
Мы с ребятами понимаем ради чего туда пошли, мы все знаем, откуда мы получаем свою поддержку, мы знаем, кто в нас верит и кто согласен нас ждать - это дети. Поэтому, когда становится очень плохо и ты не знаешь, что тебе делать, приходишь к любому детскому садику или к школе, видишь детей и понимаешь, что ты все делал не зря и ты согласен дальше идти бороться.Источник:http://censor.net.ua/r334760Источник:http://censor.net.ua/r334760
Текст и фото: Вика Ясинская, Цензор.НЕТ
Немає коментарів:
Дописати коментар